Одна мышь, пришед в глубочайшую старость и чувствуя, что приближается к концу, собрав своих детей, фамилию и родню, говорила им следующее.
 «Ежели что меня принуждает сожалеть о моей жизни, то не иное, как то, что я вас, любезные дети, оставляю подверженных опасностям. Но льщу себя, что вы последуете моим советам, через которые можете достигнуть так же, как и я, до самой старости: но чтоб более вас к оному принудить, то расскажу вам все, что мне случилось в моей жизни.
 Я родилась в том доме, в котором живу и до сих пор, но в нем видела много перемен. При рождении моем обитала в нем одна Аглинская молодая госпожа, ее дом, любезные дети, был обетованная земля для бедных мышей, у ней всегда отворенной был стол и сорок человек служителей, за коими она не трудилась, чтоб присматривать, но старухе, дворецкому и толстому кухмистру поручен был весь домашний расход, за которым они весьма прилежно смотрели, ибо неусыпно старались наполнять свои карманы и сундуки рублями. В сем доме много ели, но более кушанья кидали, через что мы были безопасны и довольны. Мы пренебрегали дурное кушанье, но выбирали все, что деликатнее и дороже. Две Кошки, бывшие на поварне, потому нам не мешали, что сами были сыты, отчего во сие препровождали целой день. Комната старухина была моим обиталищем, и тут-то я видела, с каким гордым и важным видом она принимала своих подчиненных, иных удостоивала своими речами, а других — взглядами. Кухарки поутру вместо чаю пивали всегда жидкую кашу, но старуха так часто чай пивала, что не успевали нагревать воду, и удивляюсь, как к ней не пришла от сего водяная болезнь. Сахар же лежал в таком месте, до которого с маленьким трудом достигнуть было можно, но когда она и примечала, что он пропадал, то иного не выговаривала, как то, что всякому жить надлежало. Я б не окончила, когда бы все поступки сей старухи вам стала рассказывать, и для того об оных умолчу. Довольно, что моя спокойная жизнь продолжалась весьма мало и прошла как будто приятной сон. Госпожа увидела, что совсем разоряется, и для того принуждена была ехать в деревню; а в ее дом переехали другие жители, почему наша благополучная жизнь превратилась в самую несчастную.
 Наша новая госпожа жила столько ж хорошо, сколько и первая, но, по несчастью, смотрела за всем сама и свой расход ни старухам, ни дворецким, и никому не вверяла. Сахар, заедки и, одним словом сказать, всё у нее было за ключом, который всегда при себе держала, и ее ни в чем обмануть было невозможно. И так я принуждена была кормиться крошками, кои падали со стола, что меня приводило до отчаяния. “О! проклятая госпожа, — говорила я, — кто оному поверит, видя твой большой стол, чтоб такая маленькая скотинка, как я, в твоем доме умирала с голоду”. Две Кошки, о коих уже я вам упоминала, час от часу худели, и для того мне захотелось знать о их мыслях; я подслушала их речь, которая состояла в следующем.
 “Как ты хочешь оставить тот дом, в котором родилася”, — говорила молодая Кошка. “Да как в нем жить, — та отвечала, — ты видишь, что у меня уже осталось от голоду только кожа и кости”. Но та, прервав ее речь, говорила: “Ты можешь жить проворством, как бы прилежно за всем ни смотрели. Я чувствую в себе довольно смелости, чтоб покуситься на поварне красть кушанье. Чрез сие средство мы можем быть довольны и остаться в сем доме”. Лакей, вошедши в самое сие время в сию комнату, перервал их речь но на другой день я уж их не взвидела, и уповаю, что они оставили сей дом.
 Я ж последовала совету молодой Кошки и стала с найвящим прилежанием изыскивать способы, чтоб красть заедки и кушанье; наконец, забралась в ту комнату, где все оное стояло, рассуждая, что я в безопасности, потому что крадывала благополучно у прежней старухи, но оного не знала, что великая розница в смотрении госпожи и старухи. Первое, что представилось моим глазам, то был проволочный дом, в котором кусок жареного мяса висел. Я, оному радуясь, в него вошла, но, о несчастие! которого и до сих пор позабыть не могу, о! злая судьбина. Как скоро сей кусок тронула, то двери сего проклятого дому с великим громом затворились, и мне спасения никакого уже не осталось. Тогда-то я проклинала свое лакомство. Но мне времени не было долго рассуждать. Стук двери сего проклятого дому привел туда госпожу, и я услышала, что осуждена на смерть, и девке велено было меня утопить. Вы уже страшитесь, любезные дети! кажется, что мне смерти избежать невозможно, но, по неприлежности сей девки, я спаслася от сего злейшего удара, и тогда- то, научившись своим несчастием быть осторожною в моих предприятиях, выходила весьма редко из своего жилища и ела хотя и не заедки, но крошки в безопасности. Я вам признаюсь, что сия жизнь казалась мне несносною, но привычка ее сделала для меня веселою.
 Но я чувствую, что ослабеваю... простите, любезные дети... берегитесь сладостей, под коими презлейшая смерть изготовлена... Я умираю спокойно... уповая, что вы последуете моим советам... простите... я умираю».
 По окончании сих слов сия разумная мышь испустила дух. Молодая ее родня и дети радовались, что лишились такой надзирательниды, почитали ее предосторожности трусостию; и для того забрались в то место, где лежали разные заедки, и уже радовались, что в оном не нашли никакого препятствия. Но их радось скоро обратилась в презлейшую печаль и раскаяние, что не следовали советам своей бабки. Ибо две Кошки и пасть, поставленная в сей комнате, в одну неделю всю сию неосторожною фамилию истребили. Почему сие и можем заключить, что предосторожности отцовы ни к чему не служут детям.