Исправившееся дитя

 Неся дров тяжкое беремя,
  Один убогой человек,
Замешкавшись в лесу, домой шел в поздне время.
 Дорогой рассуждал сей бедный человек:
  «Я чаю, добрая Анюта
  О мне уже давно грустит!..
  Ей часом кажется минута!..
 И верно близ неё Серёжа мой сидит!
  Они меня ждут с нетерпеньем!..
   Родные! милые мои!
 С каким великим восхищеньем
Вы примите меня в объятия свои!!..»
 Так мысля, он вошел в избушку
  И, сброся с плеч свои дрова,
  Идет обнять свою подружку;
 Но встреча бедному, увы! не такова.
  Анюта с горькими слезами
  Сидит, облокотись о стул;
  Мальчуга пред ее ногами,
  Взглянувши на отца, вздохнул.
  «Что вижу я, друзья сердечны?
  Что с вами сделалось такой?..» —
«Ах! нам готовятся мученья бесконечны, —
Мать говорит ему. — Сережа наш презлой!»
  «Помилуй, Аннушка! напрасно
  Его ты хочешь осуждать;
  Он, кажется, нам повсечасно
 Противное сему старался доказать.
Поди, поди сюда, мой сын! Скажи мне откровенно,
Что ты наделал здесь, чтоб мать так огорчить?
 Ты умник был обыкновенно,
Так должен и теперь всю истину открыть.
 Но ты краснеешь! ах, дурное
 Ты, верно, сделал что-нибудь!
 Скажи ж, мой милой! что такое?
 Не бойся и покоен будь». —
«Дружок мой! бедному вить стыдно! —
 Анюта говорит супругу своему; —
  А всё узнать, тебе обидно
  Уж точно будет самому». —
«Нет нужды; расскажи, как было, —
 Ответствовал ей дровосек. —
 Пусть раз бы сердце всё изныло,
 Чтоб не терзаться целой век».
Тогда с прискорбием Анюта
 Так начала печальну речь:

 «Увы! нам участь будет лючта,
Коль нет возможности Сереженьку сберечь!

Грустя, что мы с тобой в разлуке,
Боясь, что долго ты в бору,
Во ожидании и скуке,
На луг я вышла ввечеру.

Дверь настежь долго оставалась,
И как? уж не могу сказать,
Синичка к нам в избу попалась
И села прямо на кровать.

От холоду окостеневши,
Она чуть-чуть только жила;
Я, взяв ее и обогревши,
Серёженьке держать дала.

Тут на беду сосед со мною
О чём-то долго толковал;
И что же?., этою порою
Твой сын пичугу ощипал!..

Оставя крылошки несчастной,
Ее пустил он в огород.
Сколь жребий был ее ужасной,
Тому свидетель весь народ.

Все с жалостью глядя на птичку,
Судили так между собой:
Кто эту ощипал синичку,
Тот должен быть отменно злой!!

 Ах! было ли когда похоже,
Чтоб в сердце крылся яд у сына моего?
Теперь что видим мы? лишь изверга в Серёже!
 Я больше не могу любить уже его!»

 В печали голову склонивши
 На скорбию стесненну грудь,
 Глаза на землю потупивши,
 Не смог отец на них взглянуть.
 Потом, с тоской смотря на сына,
 Он головою покачал.
 «Отрада в жизни нам едина! —
 Его обнявши, он сказал. —
 Итак, надежды нет нам боле?
 Пропало всё, как сладкий сон!
 Оставленным несчастной доле,
 Нам присужден и плач, и стон!
 Ты зол! что может быть гнуснее?
 Анюта, друг мой! поскорее
Сбери ты перышки во всех избы углах;
 Навесь их тут же над дверями,
И если станем мы любить его опять,
 Тогда, их видя со слезами,
От нежности себя потщимся воздержать».

 Серёжа от стыда, в смущенья
 Упал родителю к ногам.
 «Ах! — говорит он в огорченья, —
 Я стал уже противен вам!
 Ах, папа! маминька, родная!
 Забудьте птичку навсегда;
 Я это сделал вить, не зная...
 Вперед не буду никогда...»

 Сердца родителей открыты
 Всегда для маленьких детей;
 Как ни были они сердиты,
 Но вот уже прощен Сергей.
 С сих пор он так переменился,
 Что ставили его в пример;
Нельзя, чтоб кто, его узнав, не восхитился,
 Любили все его без мер.

 Однажды вечером в печали
 Напротив он дверей сидел.
 Его родные замечали,
 Что он на перышки глядел.
 Тотчас оттуда их снимают,
 И, чтобы грусть его пресечь,
 Отец и мать определяют
 Немедленно их бросить в печь.
 «Нет, маминька! — вскричал Серёжа, —
 Ах! лучше мне отдайте их». —
 «Тебе, дружок мой? да на что же?» —
 «А в память шалостей моих;
 Я сохранять их вечно буду,
И если вырасту и Бог мне даст детей,
Я им представя их, сказать не позабуду,
Что некогда и я, к несчастью, был злодей».