Молодой молотильщик

Молотильщик сидя на мягкой траве с горшком молока и черным хлебом, гнушался сею пищею. Он потягиваясь с досадою на траве, размышлял жалостно о своей судьбине, и протянувшись три раза, сам себе сказал: бедной ты парень; ты не имеешь собственной своей кровли, и мучишься ежедневно, работая цепом. Ты бы еще мог, и без того промыслить себе хлеб; однакож ты дурак таскаешься всегда по житницам, и насилу можешь недели через две сходить в корчму, чтоб выпить стакан пива, и увидеть там твою Машеньку. Ты еще молод, читаешь и пишешь изрядно, а хочешь остаться всегда молотильщиком? Старостина дочь тебя любит, она богата и статна, так возми ты ее за себя. Ты можешь еще, о кровь моя! быть со временем почтена старостою. Тогда то будучи в покое станешь ты есть хорошее мясо и пить пиво, да еще и перьваго по попе тебя почитать ........ О если бы я был старостою!

В то время как Ганс сие говорил, подошла к нему, как будто нечаянно, его красавица, но в самом деле подошла она к нему нарочно; ей хотелось с ним поговорить, и чтоб он отважился обнявши поцеловать ее. Деревенския девушки не уступят городским, не смотря на то, что живут оне в деревнях.

Ганс сажает тихонько красавицу свою на траву, и так как молодой господин выхваляет новой ея нагрудник и шнурованье, но только с тем различием, что наблюдает он при сем более скромности. Одним словом: целуя ее весьма страстно, предлагает он ей свое сердце, и просит ее о взаимной любви. Она на то склонилась, и он, как еще многим и теперь в деревне сей известно, сделался зятем богатаго старосты. Лишь только он женился, как скорая смерть похитила тестя его от сего света. Кого же теперь выберут старостою? Кого другаго, кроме его зятя?

Он поспешает ити в земской суд, возвращается оттуда радостно, и садится яко чиновной человек, в деревне староста, на скамейку.

Как чрез прилежность свою окончавший науки студент, пришед счастливо домой с екзамену, не помнит сам себя утопая в веселии, когда служанка, поздравляя его с глубокою учтивостию именем его любовницы, называет его господином доктором; подобным сему образом и Ганс не знает с великой радости, как ему стать и протянуть руки, когда дьячкова жена Аделейда назвала его господином старостою.

Коль счастливым почитал он себя в своем чине! Он ест уже мясцо, и делает приходящим к нему мужикам разправу. Однакож пришло и такое время, в которое почувствовал он много безпокойствия. Какая должность без хлопот быть может? вскоре после того бросился наш господин Ганс с досадою на то место, на котором возхищался он будущим счастием, и часто говаривал: о если бы я был старостою! Я, сказал он сам себе, имею теперь дом и чиновное место, однакож при всем том продолжаю мучительную жизнь. То должен я говорить и отвечать за мужиков, за которых укоряя прикащик меня называет глупцом: то мучат проклятые солдаты, ругая меня нещадно. Иногда не могу я удовольствовать приезжающих ко мне разсыльщиков с указами о зборе податей. Когда наказываю я мужиков, то они на меня ропчут; а когда им послабляю, то надо мною смеются. Прежде сыпал я спокойно, но теперь для каждаго безпокоиться должен; а хотя иногда и остаюсь один, так жена меня бесит. О если бы мне не стыдно было, то принялся бы опять за прежней свой промысел, и умер бы молотильщиком.

Кто знает, что не всякой знатной господин разсуждает сам с собою так, как сей староста? Может быть, что многие гораздо были спокойнее ходя пешком, нежели ныне разъезжая с досадою в великолепных каретах? Не может ли сделаться, что иной гораздо спокойнее был прежде, нежели удостоился возложить на себя знак Государской милости? Познайте вы, подчиненные люди, что знатностию не возможно приобресть спокойствия. Научитеся сим, что те гораздо несчастнее, кои вам счастливейшими кажутся.